Translation of the song Алмазы навсегда artist Yevgeny Borisovich Rein

Н.

N.

Я двадцать лет с ним прожил через стенку

I spent twenty years living the other side of a party wall from him,

в одной квартире около Фонтанки,

in the same flat near the Fontanka1

за Чернышевым башенным мостом.

across Chernyshev Tower Bridge2

Он умер утром, первого числа...

He died in the morning, on the first day of the year…

Еще гремели трубы новогодья,

Even the pipes rattled for New Year,

последнее шампанское сливалось

the last champagne was mixed

с портвейном в измазанных стаканах,

with port in smeared glasses,

кто полупил, кто полуспал, кто тяжко

some lingered, some half-slept, some with difficulty

тащился по истоптанному снегу...

dragged themselves along the trampled snow…

А я был дома, чай на кухне пил -

But I was at home, drinking tea in the kitchen –

и крик услышал, и вбежал к соседу.

and I heard a shout, and ran into the neighbour's apartment.

Вдова кричала... Мой сосед лежал

It was his widow who had shouted… My neighbour lay

на вычурной продавленной кровати

on the carved, sagging bed

в изношенной хорьковой телогрейке

in a threadbare, ferrety quilted jacket

и, мертвый, от меня не отводил

and, being dead, did not withdraw from me

запавшие и ясные глаза...

His deep-sunken, bright eyes…

Он звался Александр Кузьмич Григорьев.

He was called Aleksandr Kuzmich Grigoriev.

Он прожил ровно девяносто два.

He’d seen out precisely ninety two years.

А накануне я с ним говорил,

Just the day before I’d spoken to him,

на столике стоял граненый штофчик,

on the coffee-table stood a cut-glass flask

и паюсной икры ломоть на блюдце,

and a slab of pressed caviar on a saucer

и рыночный соленый огурец.

and market-bought pickled cucumber.

Но ни к чему сосед не прикоснулся.

But my neighbour hadn’t touched them.

Глядеть приятно, кушать - не хочу, -

“It’s nice to look at, but I don’t want to eat”,

сказал он мне. - Я, Женя, умираю,

he’d told me. “I’m dying, Zhenya,

но эту ночь еще переживу.

but I’ll last out this night”.

Да что вы, что вы! - закричал я пошло. -

“Come, come!” I shouted tritely.

Еще вам жить да жить, никто не знает...

“You may have plenty of life ahead of you, you never know.”

Да тут секрета нет, в мои года, -

“Well, it’s no secret, at my age”,

ответил он, ко мне придвинул рюмку...

he answered, sliding a glass towards me…

Я двадцать лет с ним прожил через стенку,

I spent twenty years living the other side of a party wall from him,

и были мы не меньше чем родня.

and we were as good as kin.

Он жил в огромной полутемной зале,

He lived in the huge, half-dark hall,

заваленной, заставленной, нечистой,

Crammed with stuff, unclean,

где тысячи вещей изображали

which the thousands of objects made resemble

ту Атлантиду, что ушла на дно.

the sunken Atlantis on the bottom of the ocean.

Часы каретные,

Carriage clocks,

настольные,

tabletop

стенные,

and wall-mounted clocks,

ампирные литые самовары,

Empire-style moulded samovars,

кустарные шкатулки, сувениры

handmade jewel-boxes, souvenirs

из Порт-Артура, Лондона, Варшавы

from Port Arthur3, London, Warsaw

и прочее. К чему перечислять?

and so on. Why complete the list?

Но это составляло маскировку,

But this was so much camouflage,

а главное лежало где-то рядом,

for the real treasure lay somewhere nearby,

запрятанное в барахло и тряпки

concealed as oddments and rags

на дне скалоподобных сундуков.

at the bottom of rocklike trunks.

Григорьев был брильянтщиком -

Grigoriev had been a diamond trader –

я знал давно все это. Впрочем,

I had known that a long time. Besides,

сам Григорьев и не скрывался -

Gigoriev himself didn’t hide it –

в этом вся загадка...

that was the whole riddle…

Он тридцать лет оценщиком служил

He worked for thirty years as a valuer

в ломбарде, а когда-то даже

in a pawnshop, and at one time had even

для Фаберже оценивал он камни.

appraised stones for Fabergé.

Он говорил, что было их четыре

He said there had been only four of them

на всю Россию: двое в Петербурге,

In all of Russia: two in St Petersburg.

один в Москве, еще один в Одессе...

one in Moscow, and one more in Odessa…

Учился он брильянтовому делу

He had learnt the diamond business

когда-то в Лондоне, еще мальчишкой,

at some time or other in London, when he was still a boy,

потом шесть лет в Москве у Костюкова

then spent six years in Moscow with Kostyukov

потом в придворном ведомстве служил -

then worked in a court department –

способности и рвенье проявил,

he displayed such inspiration and enthusiasm

когда короновали Николая

when Nicholas was crowned

(какие-то особенные броши

(he ordered certain special brooches

заказывал для царского семейства),

for the royal family),

был награжден он скромным орденком...

that he was rewarded with a modest decoration…

В столицу перевелся, там остался...

He was transferred to the capital, and stayed there…

Когда же его империя на дно переместилась,

And when his Empire fell,

пошел в ломбард и службы не менял.

he went to a pawnshop and continued in the trade.

Но я его застал уже без дела,

But I had found him already without occupation,

вернее, без казенных обстоятельств,

or, rather, without official employment,

поскольку дело было у него.

for, as far as business went, that continued.

Но что за дело, мудрено понять.

But which business, is hard to understand.

Он редко выходил из помещенья,

He rarely left the apartment,

зато к нему все время приходили,

rather, people always came to him,

бывало, что и ночью, и под утро,

there would be, at night, and in the early hours,

и был звонок условный (я заметил):

a prearranged ring on the doorbell (I noticed):

один короткий и четыре длинных.

one short and four long presses.

Случалось, двери открывал и я,

When I heard, I myself would open the door,

но гости проходили как-то боком

but the visitors scuttled past turned aside

по голому кривому коридору,

along the bare, curving corridor,

и хрена ли поймешь, кто это был:

and you couldn’t tell who the hell they were:

то оборванец в ватнике пятнистом,

there was one scarecrow in a spattered quilted jacket,

то господин в калошах и пальто

a gentleman in galoshes and an overcoat

доисторическом, с воротником бобровым,

altogether prehistoric, with a beaver collar,

то дамочка в каракулях, то чудный

there was a lady in an astrakhan, and an astonishing

грузинский денди... Был еще один,

Georgian dandy… There was one another,

пожалуй, чаще прочих он являлся.

who, I would say, turned up more frequently than the others.

Лет сорока пяти, толстяк, заплывший

Forty-five years old, fat, bloated

ветчинным нежным жиром, в мягкой шляпе,

With tender pork fat, in a soft hat,

в реглане, с тростью. Веяло за ним

dressed in a raglan, with a walking-stick. Behind him wafted

неслыханным чужим одеколоном,

A distinctive foreign cologne,

некуреным приятным табаком.

an unsmoked pleasant tobacco.

Его встречал Григорьев на пороге

Grigoriev would receive him on the threshold

и величал учтиво: Соломон Абрамович...

and addressed him politely as “Solomon Abramovich…”

И гость по-петербургски раскланивался

And his guest would bow in the Petersburg manner

и ругал погоду...

and deplore the weather…

Бывал еще один:

One other used to come:

в плаще китайском, в начищенных ботинках,

in a Chinese cloak, with polished shoes,

черной кепке, в зубах окурок Беломора,

and a black travelling-cap, with a ‘Belomor’ cigarette-butt between his teeth,

щербатое лицо, одеколон Гвардейский.

a pockmarked face, ‘Gvardeysky’ cologne.

Григорьев скромно помогал ему раздеться,

Grigoriev would unassumingly help him off with his coat,

заваривал особо крепкий чай...

brew some particularly strong tea…

Был случай лет за пять до этой ночи:

There had been an occasion around five years before that night:

жену его отправили в больницу,

his wife had been admitted to hospital,

вдвоем остались мы. Он попросил

there were just the two of us left. He asked me

купить ему еды и так сказал:

to buy him some food and told me:

Зайдешь сначала, Женя, к Соловьеву,

“Call first, Zhenya, at Soloviev’s,

потом на угол в рыбный, а потом

then at the corner in the fishmarket, and then

в подвал на Колокольной. Скажешь так:

into the basement on Kolokolnaya Street. Say

Поклон от Кузьмича. Ты не забудешь? -

“Compliments of Kuzmich”. You won’t forget?” –

Нет, не забуду.

“No, I won’t forget”.

Был я поражен.

I was staggered.

Везде я был таким желанным гостем,

Everywhere I was a most welcome guest,

мне выдали икру и лососину,

caviar and salmon was brought out for me,

салями и охотничьи сосиски,

salami and game sausages,

телятину парную, сыр Рокфор,

fresh veal, Roquefort cheese,

мне выдали кагор Александрит,

an ‘Alexandrite’ Cahors was brought out,

который я потом нигде не видел,

which I’ve never seen anywhere since,

и низкую квадратную бутылку

and a squat, square bottle

Рябина с коньяком, и чай китайский...

of rowanberries in cognac, and China tea…

Все это так приветливо, так быстро,

All so affably, so rapidly,

и приговаривали: Вот уж повезло -

and they kept repeating, “What luck for you –

жить с Кузьмичом... Поймите, что такое,

to live with Kuzmich… just think, what a thing,

старик великий, да, старик достойный...

a great old gentleman, yes, a most worthy old gentleman…

Уж вы похлопочите, а за ним уж не заржавеет...

just you take care, now, that he fulfils his side of the bargain…”

О чем они? Не очень я понимал...

What were they talking about? I couldn’t make much of it…

Он сам собрал на стол на нашей кухне,

He himself assembled the purchases on our kitchen table,

поставил он поповские тарелки,

put out the Popov plates,

приборы хлебникова серебра...

the Khlebnikov silverware…

(Он кое-что мне объяснил, и я немного

(He partly explained to me, and I gathered

разбирался, что почем тут.)

a little, as to the value of it all.)

Мы выпили по рюмочке кагора,

We drank the Cahors by the tumbler-full

потом рябиновки и закусили...

then had a taste of the rowanberry…

Я закурил, он все меня корил

I lit up, he castigated me

за сигареты: Вот табак не нужен.

over my cigarette: “You don’t need tobacco here.

Уж лучше выпивайте, дорогой.

Drink up instead, my dear fellow”.

Был летний лиловатый нежный вечер,

It was a tender, lilac-coloured summer’s evening,

на кухне нашей стало темновато,

in our kitchen darkness fell,

но свет мы почему-то не включали...

but for some reason we didn’t turn the light on…

Вы знаете ли... - Он всегда сбивался,

“Do you know…” He was always inconsistent, sometimes using the familiar,

то ты, то вы, но в этот раз на вы. -

and sometimes the formal, form of address, but this time it was formal –

...Вы знаете ли, долго я живу,

“Do you know, I’ve lived a long time,

я помню Александра в кирасирском

I remember Alexander4 in his cuirassier’s

полковничьем мундире, помню Витте -

dress uniform, I remember5 Witte –

оценивал он камни у меня.

he used to get stones valued with me.

Я был на коронации в Москве,

I was at the coronation in Moscow,

я был в Мукдене по делам особым,

I was in Mukden6 on special commissions,

и в Порт-Артуре, и в Китае жил...

And in Port Arthur, and I lived in China…

Девятое я помню января,

I remember the Ninth of January7,

я был знаком с Гапоном, так, немного...

I knew8 Gapon, you know, slightly…

Мой брат погиб на крейсере Русалка.

My brother perished on the monitor ship Rusalka9.

Он плавал корабельным инженером,

He sailed as a naval architect,

мой младший брат, гимназию он кончил,

my younger brother, he graduated,

а я вот нет - не мог отец осилить,

whereas I never did – our father couldn’t afford

чтоб двое мы учились. А когда-то

for us both to study. And, once,

Викторию я видел, королеву,

I saw Victoria, the Queen,

тогда мне было девятнадцать лет.

I was twelve years old at the time.

В тот год, вот благородное вам слово,

That year, I give you my word as a gentleman,

я сам держал в руках Экцельсиор...

I held in my hands the Excelsior10…

Так я о чем? В двадцать шестом году

What was I saying? In Twenty Six

я был богат, имел свой магазинчик

I was rich, had my own little shop

на Каменноостровском, там теперь химчистка,

on Kamennoostrovsky Avenue, where the dry cleaner’s is now,

и даже стойка та же сохранилась -

and ever the counter has stayed the same –

из дерева мореного я заказал ее,

I had it made out of stained wood,

и сносу ей вовек не будет...

and it will never wear out…

В тридцать втором я в Смольном побывал.

In Thirty Two I visited the Smolny11.

Сергей Мироныч вызывал меня,

Sergei Mironych12 sent for me,

хотел он сделать женщине подарок...

he wanted a present for a woman…

Вникал я в государственное дело...

I got deep into Government business…

Куда все делось? Был налажен мир,

Where has everything got to? The world was well ordered,

он был устроен до чего толково,

it was built with all due seriousness,

держался на серьезных людях он,

was kept going by people in good standing,

и не было халтуры этой... Впрочем,

and not by this bodging... Anyway,

я понимаю, всем не угодишь,

I remember, you can’t satisfy everyone,

на всех все не разделишь, а брильянтов -

you can’t divide everything up between everybody, at any rate, diamonds –

хороших, чистых, - их не так уж много.

good ones, clean ones – there aren't so many.

А есть такие люди - им стекляшка

And there are some people – they’ll get a glazier

куда сподручней... Я не обижаюсь,

when it’s more convenient… I don’t take offence,

я был всегда при деле. Я служил.

I’ve always been kept busy. I’ve worked.

В блокаду даже. Знаете ль, в блокаду

Even in the siege13. Do you know, in the siege

ценились лишь брильянты да еда.

Only diamonds and food kept their value?

Тогда открылись многие караты...

Many carats came to light at that time…

В сорок втором я видел эти броши,

In Forty-Two I saw those brooches

которые мы делали в десятом

which we made in 1910

к романовскому юбилею.

for the Romanovs’ Jubilee.

Так-с!

So it goes!

Хотите ли, дружок, прекраснейшие запонки,

Would you like, dear friend, the most beautiful cufflinks,

работы французской, лет, наверно, сто им...

of French workmanship, truly a hundred years old…?

Я мог бы вам их подарить, конечно,

I could make a gift of them to you, naturally,

но есть один закон - дарить нельзя.

but there is only one law – one ought not to give things away.

Вы заплатите сорок пять рублей.

You can pay forty five roubles.

Помянете потом-то старика...

Later you'll remember an old man with gratitude…”

Я двадцать лет с ним прожил через стенку,

I spent twenty years living the other side of a party wall from him,

стена, нас разделявшая, как раз

the wall which separated us, on many occasions,

была не слишком, в общем, капитальной -

was not too much, in common, a main wall –

я слышал иногда обрывки фраз...

I sometimes heard scraps of phrases…

Однажды осенью, глухой и дикой,

One day in autumn, dull and eerie,

какой бывает осень в Ленинграде,

as autumn can be in Leningrad,

явился заполночь тот самый, с тростью,

after midnight, came that man, with the walking stick,

ну, Соломон Абрамыч, и Григорьев

yes, that same Solomon Abramych, and Grigoriev

его немедленно увел к себе.

immediately ushered him in.

И вдруг я понял, что у нас в квартире

And I suddenly realized that in our flat

еще один таится человек.

There was another hidden person.

Он прячется, наверное, в чулане,

They were hiding, in the box-room, in fact.

который был во время оно ванной,

which had at one time itself been a bathroom,

но в годы пятилеток и сражений

but in the years of the Five Year Plans and the battles

заглох и совершенно пустовал.

had been abolished, and was currently unoccupied.

Мне стало жутко, вышел я на кухню

I felt weird, went out into the kitchen

и тут на подоконнике увидел

and here on the windowsill, I saw

изношенную кепку из букле.

the threadbare yarn travelling-cap.

Тогда я догадался и вернулся

Then I made a guess and went back inside

и вдруг услышал, как кричит Григорьев,

and suddenly, I heard Grigoriev shout,

за двадцать лет впервые он кричал:

for the first time in twenty years he shouted:

Где эти камни? Мы вам поручали...

“Where are those stones? We commissioned them from you…”

И дальше все заглохло, и немедля

Then it all faded further away, and soon

загрохотал под окнами мотор.

a car engine growled under the windows.

Вдруг появилась женщина без шубы;

Suddenly a lady without a coat appeared;

та самая, что в шубке приходила,

the same one who used to call wearing a fur coat,

она вбежала в комнату соседа,

she ran into my neighbour’s room,

и что-то там немедля повалилось,

and immediately something toppled over,

и кто-то коридором пробежал,

and someone ran out into the corridor,

подковками царапая паркет,

scratching the parquet with their heel plates,

и быстро все они прошли обратно.

and they all passed quickly by.

Я поглядел в окно, там у подъезда

I looked out of the window, there on the porch

качался стосвечовый огонек

swayed the hundred candlepower light

дворовой лампочки. Я видел, как отъехал

of the courtyard lamp. I saw, pulling away,

полузаметный мокренький Москвич,

A half-perceptible, pitifully soaked Moskvich,

куда толстяк вползал по сантиметру...

to which the fat man was crawling centimetre by centimetre…

Вы думаете, он пропал?

Do you think he’d fallen?

Нисколько.

By no means.

Он снова появился через год.

He appeared again a year later.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

………………………………………

И вот в Преображенском отпеванье.

And now the funeral service in the Preobrazhensky Church.

И я в морозный лоб его целую

And I’m kissing him on his frosty forehead

на Сестрорецком кладбище. Поминки.

at the Sestroretsk cemetery. The funeral tea.

Пришлося побывать мне на поминках,

I had attend many a funeral tea,

но эти не забуду никогда.

but I will never forget this one

Здесь было не по-русски тихо,

Here there was a very un-Russian silence,

по-лютерански трезво и толково,

a positively Lutheran sobriety and seriousness,

хотя в достатке крепкие напитки

although there was a sufficiency of strong drinks

собрались на столе.

assembled on the table.

Среди закусок

Among the hors d’oeuvres

лежал лиловый плюшевый альбом -

lay an album covered in violet plush –

любил покойник, видимо, сниматься.

the deceased obviously loved having his picture taken.

На твердых паспарту мерцали снимки,

In the hard-bound volume glistened photographs,

картинки Петербурга и Варшавы,

postcards of Petersburg and Warsaw,

квадратики советских документов...

the small squares of Soviet documents…

Здесь был Григорьев в бальной фрачной паре,

Here was Grigoriev in full evening dress,

здесь был Григорьев в полевой шинели,

Here was Grigoriev in a field greatcoat,

здесь был Григорьев в кимоно с павлином,

Here was Grigoriev in a kimono with a peacock on it,

здесь был Григорьев в цирковом трико...

Here was Grigoriev in an acrobat’s leotard…

Вот понемногу стали расходиться,

Then, little by little, people dispersed,

и я один, должно быть, захмелел,

and I must have been the only one to get drunk,

поцеловал вдове тогда я руку,

I kissed the widow's hand, then

ушел к себе и попросил жену

went back to my flat and asked my wife

покрепче приготовить мне чайку.

to make me a good strong cup of tea.

Я вспомнил вдруг, что накануне этих

I suddenly remembered that the day before these

событий забежал ко мне приятель,

events a friend had run up to me,

принес журнал с сенсацией московской,

brought a newspaper reporting a Moscow scandal,

я в кресло сел, и отхлебнул заварки,

I sat in the armchair, and took a sip of the brew,

и развернул ту дьявольскую книгу,

and unfolded that infernal rag,

и напролет всю ночь ее читал...

and spent the entire night reading it.

Жена спала, и я завесил лампу,

My wife slept, and I shaded the lamp,

жена во сне тревожно бормотала

my wife mumbled uneasily in her sleep

какие-то обрывки и обмолвки,

some garbled slips of the tongue,

и что-то по-английски, ведь она

and something in English, because, you know, she’d

язык учила где-то под гипнозом...

learnt the language somewhere under hypnosis…

И вот под утро он вошел ко мне,

And then, towards morning, he came to me,

покойный Александр Кузьмич Григорьев,

the late Aleksandr Kuzmich Grigoriev,

но выглядел иначе, чем всегда.

but he looked different from all other times.

На нем был бальный фрак,

He had on a dinner jacket,

цветок в петлице,

a flower in his buttonhole,

скрипел он лаковыми башмаками,

creaking in his varnished dance shoes,

несло каким-то соусом загробным

reeking of some beyond-the-grave concoction

и острыми бордельными духами.

and sharp brothel scents.

И он спросил: Ты понял? Повторил:

And he asked “Have you worked it out?” He repeated

Теперь ты понял? - Да, теперь, конечно,

“Have you worked it out now?” – “Yes, now, of course,

теперь уж было бы, наверно, глупо

now it would indeed be stupid

вас не понять. Но что же будет дальше?

not to have you worked you out. But what will happen next?

И вы не знаете? - Конечно, знаю,

Don't even you know?” – “Of course I know,

подумаешь, бином Ньютона тоже! -

just think about it, it's not rocket science!”

Так подскажите малость, что-нибудь! -

“Then whisper a hint to me, anything!”

Нельзя подарков делать, понимаешь?

“One shouldn’t give presents, don’t you understand?

Подарки - этикетки от нарзана.

Presents are labels for spring water.

Ты сам подумай, только не страшись.

Think one up for yourself, only don’t be afraid”.

Жена проснулась и заснула снова,

My wife woke up and went back to sleep,

прошел по подоконнику дворовый,

the neighbourhood cat, which had been a little spoilt by me,

немного мной прикармливаемый кот,

walked across the windowsill,

он лапой постучал в стекло,

he touched the glass with his paw

но так и не дождался подаянья,

but he didn’t elicit a charitable response,

и умный зверь немедленно ушел.

and the intelligent creature went straight away.

Тогда я понял: все произошло,

Then I worked it out: everything had happened,

все было и уже сварилась каша,

I’d stirred the pot,

осталось расхлебать все, что я сунул

and now had to drink every drop I’d put into

в измятый кособокий котелок.

that battered, crooked crock.

В январский этот час я знал уже,

In that January hour I already knew

что делал мой сосед и кто такие

what my neighbour had done and who was

оплывший Соломон в мягчайшей шляпе,

the bloated Solomon in the softest of hats,

кто женщина в каракулевой шубе

and who the lady with the astrakhan fur

и человек в начищенных ботинках,

and the man with the polished shoes,

зачем так сладко спит моя жена,

why my wife was sleeping so sweetly,

куда ушел мой кот по черным крышам,

where my cat was going along the black roofs,

что делал в Порт-Артуре, Смольном,

what my diamond-dealer had done in Port Arthur, the Smolny,

на Каменноостровском мой брильянтщик,

on Kamennoostrovksy Avenue,

зачем короновали Николая,

why Nicholas had been crowned,

кто потопил Русалку, что задумал

who sank the Rusalka, what plan had been hatched

в пустынном бесконечном коридоре

in the deserted, endless corridor

отчисленный из партии товарищ,

by the comrade expelled from the Party,

хранящий браунинг в чужом портфеле...

who kept a browning in a stranger's briefcase.

И я услышал, как закрылась дверь.

And I heard a door being closed.

Григорьев! - закричал я. -

“Grigoriev!” I shouted,

Как мне быть? - Никак, все так же,

“What will become of me?” – “Nothing, all is the same,

все уже случилось. Расхлебывай!

all has already happened. Take a sip!”

И первый луч рассвета

And the first ray of dawn

зажегся над загаженной Фонтанкой.

gleamed on the polluted Fontanka.

Чего ж ты хочешь, отвечай, Григорьев?! -

“What do you want? Answer me, Grigoriev?!”

Хочу добра! - вдруг прокричал Григорьев. -

“I want good!” – Grigoriev suddenly yelled. –

Но не того,

“But not the one

что вы вообразили, -

you have imagined, -

совсем иного.

quite another.

Это наше дело.

This is our business.

Мы сами все затеяли когда-то,

We all of us acted decisively at one time,

и мы караем тех, кто нам мешает.

and we punish those who hinder us.

По-нашему все будет все равно! -

We will have it our way in the end!” –

Так ты оттуда? Из такой дали? -

“Is that where you’re from? From so far away?” –

Да, я оттуда, но и отовсюду...

“Yes, I am from there, but I am from everywhere…”

И снова постучал в окошко кот,

And once more the cat knocked at the window,

я форточку открыл, котлету бросил...

and I opened the ventilation pane, threw him a chop.

И потому, что рассвело совсем,

And because the dawn had fully arrived,

мне надо было скоро собираться

I had quickly to prepare

в один визит, к одной такой особе.

for a certain visit, to a certain individual.

Напялил я крахмальную рубашку,

I pulled on my starched shirtfront,

в манжеты вдел запонки,

threaded the cufflinks which Grigoriev had sold me

что продал мне Григорьев,

on to the cuffs,

и галстук затянул двойным узлом...

and fastened my tie in a double knot…

Когда я вышел, было очень пусто,

When I went out, it was very empty,

все разошлись с попоек новогодних

everyone had peeled off from their New Year carousals

и спали пьяным сном в своих постелях,

and was sleeping a drunken sleep in their beds,

в чужих постелях,

or in someone else’s,

на вагонных полках,

in train carriages,

в подъездах и отелях, и тогда

in porches and hotels, and then

Григорьева я вспомнил поговорку.

I remembered Grigoriev’s saying.

Сто лет назад услышал он ее,

A hundred years before he had heard it,

когда у Оппенгеймера в конторе

when he was in Oppenheimer’s office

учился он брильянтовому делу.

learning the diamond business.

О, эта поговорка ювелиров,

Oh, that saying of jewellers,

брильянтщиков, предателей,

Of diamond-traders, traitors,

убийц из-за угла и шлюх шикарных:

street-corner murderers and chic sluts:

Нет ничего на черном белом свете.

“Nothing's worth a hill of beans in this world.

Алмазы есть. Алмазы навсегда!

Just diamonds. Diamonds are forever!”